Сейчас ты здесь, сейчас ты рядом
И я хочу ловить момент,
Когда ты смотришь этим взглядом,
Которому не скажешь «нет».

И я хочу в тебя проникнуть,
И раствориться там внутри,
И в голове твоей возникнуть,
И знать желания твои.

И я хочу в тебя забраться,
Разлиться по твоей крови,
Чтоб уголочка не осталось
Где б не было моей любви.

И я хочу к тебе прижаться,
Моим таким горячим телом,
И полностью тебе отдаться,
И стать с тобой единым целым.

И ты не сможешь удержаться,
Сорвешься словно водопадом,
И мною будешь наслаждаться
Пока я здесь, пока я рядом.

опять Линор Горалик:
(все-таки это кажется стих, а не проза)))

* * *

Что ли и в этой классной комнате мало места, что ли и этот звонок звонит пока не по нам, а по старшим классам, что ли и мне тебе еще раз сдавать тетрадку, тебе еще раз вызывать меня отвечать с места, что ли опять тебе говорить мне идти к доске, что ли и мне по пустому проходу снова к мелку и к черной расстрельной этой стене – а что остается мне? Надо было не повторять ошибок, надо было слушаться, когда со мной говорят, надо, когда со мной говорят, смотреть тебе в рот, аккуратнее подставлять рот, надо помнить, еб твою мать, какой на нашем школьном дворике год, и не уходить глазами гулять, когда со мной говорят. И поэтому теперь, повинуясь твой руке, мне надо идти к доске, становиться лицом к стене, рукой обхватить мелок, этот звонок звонит не по мне, перемен не будет в ближайший год, все будет так, как сейчас, мы, кто остался в этом классе на третий год, – это особенный угнетенный класс, и мне еще много раз разбивать себе лоб, когда ты меня будешь учить молиться в живом уголке решеткой к мокрой щеке. Хорошая ученица видит даже в кромешной тьме, и поэтому я не надеюсь легко отделаться, а готова брать твой мел в рот и водить им округлой вязью, как меня научили однажды, когда я ехала в первом классе, в белом фартучке, в давнем прошлом, в давно погорелом месте. Хорошая ученица, и это известно мне, повторяет полученные уроки даже во сне, повторяет свои ошибки, чтобы как следует их запомнить и по весне по билету по струнке по порядку ответить тебе, как себе: кто мне все это говорил, кто мне все это говорил, кто меня каждой палкой учил и столькому научил, кто меня сделал лучше, чем то дерьмо, каким я была, когда ты меня получил. Что бы я тебе ни поставила, что бы ты ни поставил мне – каждая моя пара будет пластом лежать рядом со мною на простыне, каждая моя тройка понесет с обрыва и выбросит седока, каждая моя четверка будет большой и шершавой, как господня рука, каждая моя пятерка будет разменяна на пятаки, с твоей-то легкой руки.

Что ли и этого я не помню, что ли и в этой классной комнате я не вижу, кто стоит у стены, кто смотрит на меня со спины и глазами спрашивает: "Что ли мы тебе не видны? Что ли ты не узнаешь нас? Это мы, твои учителя, твои наставники с прошлой весны, что ли мел у тебя в руке дрожит не потому, что ты вспомнила, как мы учили тебя уму и сердцу, и как от наших указок ты капала кровью, но действовала по ним, – милым, честным, родным? Что ли и ты не помнишь, как в районе прошлой весны ты стояла в классной комнате у стены и тот, что корчился у доски, благодарил тебя за вправленные мозги, за уроки, за розги, за хорошо отвеченный волчий билет, за чеканный синтаксис, за отточенный оборот четвертовального колеса, за то, что это еще не все? Так же и ты, пожалуйста, узнавай нас, узнавай нас, мы твой старший правящий класс, – ты любила нас.

Это мы тебя поднимали с первым звонком, мы тебя учили пользоваться нашим мелком, мы тебя линейкой гладили по рукам, мы тебе на карте показывали Содом, – ты жалела нас. Мы тебя выводили к этой черной стене, мы тебя ставили к ней лицом, мы тебя учили правилам букв, мы тебе давали в рот и в гриву и в бровь и в глаз – ты благодарила нас".

Это они меня вызывают, и вот я иду к доске, бант роняю, цепляю парту колготками, прячу царапины на руке в рукав с кружевной манжетой и стою с мелком наголо, и сама начинаю писать сто раз начисто, набело – добровольно, просто затем, чтобы мне уже никогда не забыть, что иначе, что ли, у меня не бывало, и не будет, и, видно, не может быть, – потому что я выбрала их. Только все это лишнее, потому что я не хочу аттестат, потому что я не знаю, как поступать, когда закончится этот учебный год, потому что они все равно никогда и ни с кем не разрешать мне спать, никого не разрешат мне есть, ни за кого не разрешат мне пить, а будем только меня учить, учить и учить, – а я их буду любить. И поэтому я должна быть хорошей девочкой, и что ли пора уже взять мелок и писать сто раз и больше, на сейчас и впрок, – только бы ты, стоящий в этой классной комнате у стены, смотрел на меня со спины и говорил: "Хорошо, крепче только мелок держи, быстрее води, пиши, поспеши, пиши:

ТЕ, КТО ЛЮБИЛИ НАС – НИЧЕМУ НАС НЕ НАУЧИЛИ. НАС ВСЕМУ НАУЧИЛИ ТЕ, КТО НАС НЕ ЛЮБИЛИ.

Чищу ботинки с мыслью о форме
…
нас было много…
…но очень не долго
…я сам не свой
и все…
……….и больше ничей

Но кажется ночью, особенно утром,
…..особенно…. если ни свет ни заря,

что все у нас правильно все перламутрово….ВСЕ..
но, Господи, только б не зря….


Я снов своих не чую
Я по тебе скучаю….

….еще один день….

Я сам с собой ночую
я сам себя встречаю

еще один….. день


Такая жизнь такая, что вышла
…но вышла, так как вышла

….и пролетел….. век

Меня по свету носит
………судьба меня набросит…

пока идет ….жизнь…


Я снов своих не чую
Я по тебе скучаю….

….еще один день….

Я сам с собой ночую
я сам себя встречаю

еще один….. день

Не велика моя беда
танцует ветер провода

бегут меж пальцами года

моя любовь мне никогда не даст упасть
………………………………………..никогда

И не о том сегодня речь
что мой корабль ставит течь


я в капитанах навсегда
гори, сияй…. моя звезда
мне никогда не даст упась
как бы там ни было

Читать небо по звездам
сверять время по птицам…

не поддаваться нервозам
Загнать свою колесницу

любить свою королеву
украсть все миллионы

не перетрудиться к посеву
внимать словам Белодонны

сверкнуть молнией в раме
взорвать мосты на прощанье
перед дорогой нирвану..
не забудь позвонить своей маме!

Заводи свою
песню номер16

……по ночам самолетики снятся
с чего бы им взяться…..

я буду плакать ты
…..будешь теряться
………..и не о чем не знать…

Лететь в горящих качелях
Свалиться в облако ночи…
не зарубаться на целях
убить себя, но не очень..


порвать последние нервы
кормить песни с ладони…
иметь ввиду все маневры

и как всегда
уходить от погони…

забыть на срок свое имя…

восстать из пепла однажды…

и утопить в любви свою жажду

from my friend)

Боюсь к тебе я подойти
Боюсь ответ услышать
За свой покой меня прости
Который мог нарушить
Не думал в тот момент о том
Писал лишь то что было
Хотел тебе сказать лишь то
То что в душе скопил я
С душой те строчки написал
Да рифму там нарушил
И если что не так сказал
Я разум свой не слушал
Тебя обидеть не желал
Мои слова услышь ты
Любовь свою скрывать устал
Исерце рифму пишет.

Евгений Евтушенко

Гены

Я трогаю тихонько ветку вербную
В ней гены наших прадедов наверное
Не прадедов, а дальше пра-пра-пра...
Им всем воскреснуть на земле пора.
И все деревья - справа или слева,
Как гениалогические древа
На их ветвях российские синицы,
А под корой - этруски, ассирийцы.
В движенье соков от корней до кроны
Растворены рабы и фараоны.
Потрогаем замшелые коряги,
А нам из них откликнутся варяги.
И партизанка вздрогнула в петле
Когда из висилицы плачущей, березовой,
Раздался крик боярыни Морозовой,
От глаз фашистских спрятанной в дупле.

Я трогаю тихонько ветку вербную.
В себя, как в древо поколений, верую.
Глаза в себя опустим, в наши гены,
Мы - дети пены.
Когда из моря выползли на сушу,
Зачем на человеческую душу
Мы обменяли плавники и жабры -
Чтоб волшебство огня раздуть в пожары?!
Ну, а зачем вставали с четверенек -
Чтобы грабастать в лапы больше денег?
Я с каплей крови при порезе пальца
Роняю из себя неандертальца,
И он мне шепчет, скрытый в тайном гене:
"Не лучше, если б мы остались в пене?
Мир стал другим.
Культуры нахватался.
Откуда же у вас неандертальство?
В руках убийц торчат неголубино
Ракет неандертальские дубины..."
Из жилки на виске мне шепчет скиф:
"Я был кочевник.
Ты - из городских.
Я убивал врагов, но не природу,
А города спускают яды в воду,
Нейтроновое зелье кто-то варит
Вот варворство...
Я - разве это варвар?"

Я трогаю тихонько ветку вербную,
Но мне не лучше.
Настроенье скверное.
Неандертальской стукнутый дубиной,
Я приползаю заполночь к любимой,
Промокшую от крови кепку стаскивая,
Она меня целует у дверей.
Её губами Ярославна, Саския
Меня целуют нежно вместе с ней
Неужто бомба дьявольская сдуру
Убьет в ней Биатриче и Лауру
И пушкинская искорка во мне
Погибнет в страшной будущей войне?
И все деревья справа или слева,
Как гениалогические древа, сгорят,
Хрипя от жалости и гнева!

Прислушаемся к генам
В нас толпящимся,
Мы вместе с ними, спотыкаясь, тащимся.
Напрасно сокровеннейших уроков
Мы ждем от неких будущих пророков.
Пророки - в генах!
Говорят пророки,
Что мы сейчас на гибельном пороге.
Пускай спасутся -
Хоть в других вселенных
Пророки в генах.

О человек, не жди проклятых сроков
Когда с твоею жизнью навсегда
Мильоны неуслышанных пророков
Уйдут сквозь раны в землю без следа
Но и земли не будет...

Евг. Евтушенко

Ты спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
Постель была расстелена,
и ты была растерена…
Но вот идёшь по городу,
несёшь красиво голову,
надменность рыжей чёлочки
и каблучки-иголочки.
В твоих глазах –
насмешливость,
и в них приказ –
не смешивать
тебя
с той самой,
бывшею,
любимой
и любившею.
Но это –
дело зряшное.
Ты для меня –
вчерашняя,
с беспомощно забывшейся
той чёлочкою сбившейся.
И как себя поставишь ты,
и как считать заставишь ты,
что там другая женщина
со мной лежала шепчуще
и спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»

Николай Гумилёв

Сегодня ты придёшь ко мне,
Сегодня я пойму,
Зачем так странно при луне
Остаться одному.

Ты остановишься, бледна,
И тихо сбросишь плащ.
Не так ли полная луна
Встаёт из тёмных чащ?

И, околдованный луной,
Окованный тобой,
Я буду счастлив тишиной,
И мраком, и судьбой.

Так зверь безрадостных лесов,
Почуявший весну,
Внимает шороху часов
И смотрит на луну.

И тихо крадется в овраг
Будить ночные сны,
И согласует лёгкий шаг
С движением луны.

Как он, и я хочу молчать,
Тоскуя и любя,
С тревогой древнею встречать,
Мою луну, тебя.

Проходит миг, ты не со мной,
И снова день и мрак,
Но, обожжённая луной,
Душа хранит твой знак.

Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но, как луна, всегда светла
Полночная любовь.

<1909>

Вечер

Ещё один ненужный день,
Великолепный и ненужный!
Приди, ласкающая тень,
И душу смутную одень
Своею ризою жемчужной.

И ты пришла… Ты гонишь прочь
Зловещих птиц – мои печали.
О, повелительница ночь,
Никто не в силах превозмочь
Победный шаг твоих сандалий!

От звёзд слетает тишина,
Блестит луна – твоё запястье,
И мне опять во сне дана
Обетованная страна –
Давно оплаканное счастье.

Пруд и река

"Что это: - говорил Реке соседний Пруд, -
Как на тебя ни взглянешь,
А воды все твои текут!
Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?
Притом же, вижу я почти всегда,
То с грузом тяжкие суда,
То долговязые плоты ты носишь,
Уж я не говорю про лодки, челноки:
Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?
Я, право, высох бы с тоски.
В сравнении с твоим, как жребий мой приятен!
Конечно, я не знатен,
По карте не тянусь я через целый лист.
Мне не брянчит похвал какой-нибудь гуслист.
Да это, право, все пустое!
Зато я в илистых и мягких берегах,
Как барыня в пуховиках,
Лежу и в неге, и в покое;
Не только что судов
Или плотов
Мне здесь не для чего страшиться:
Не знаю даже я, каков тяжел челнок;
И много, ежели случится,
Что по воде моей чуть зыблется листок,
Когда его ко мне забросит ветерок.
Что беззаботную заменит жизнь такую?
За ветрами со всех сторон,
Не движусь я, смотрю на суету мирскую
И философствую сквозь сон". -
"А, философствуя, ты помнишь ли закон? -
Река на это отвечает, -
Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет?
И если стала я великою рекой,
Так это оттого, что, кинувши покой,
Последую сему уставу.
Зато во всякий год
Обилием и чистотою вод
И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу,
И буду, может быть, еще я веки течь,
Когда уже тебя не будет и в помине
И о тебе совсем исчезнет речь".
Слова ее сбылись: она течет поныне;
А бедный Пруд год от году все глох,
Заволочен весь тиною глубокой,
Зацвел, зарос осокой
И, наконец, совсем иссох.