[Cr@zy]

Двадцать лет.
------------------

Когда Валера на меня смотрит, появляется холодок в животе. Он смотрит часто и мне часто холодно. Он работает фрезеровщиком. О чём мне, спрашивается, говорить с фрезеровщиком?

Наташка говорит, чтобы я и не думала! Никаких фрезеровщиков! Они грубые животные. Как все мужики. На днях она мне сказала, что в любовники лучше брать мусульманина, или настоящего еврея. Что это значит – настоящий еврей? Она сказала, что они обрезанные. Не стала её расспрашивать, нашла у доктора Нойберта про обрезание. Посмотрела картинку. Неприятно и то, и это… Но написано, что у них дольше процесс. Не знаю, лучше ли это… Процесс…

* * *
Боря, наверное, был не настоящий еврей, потому что его девчонка от него сбежала и он захотел вернуться ко мне. Я злая была и спросила настоящий ли он. Он сказал, что, конечно, но не обрезанный. Снова ничего не поняла. Тогда кто настоящий? Он ответил, что мне с ним понравится, потому что пенис не главное, во-первых, а во-вторых, у него большой. Я сказала, что и сама знаю, что не главное, потому что для меня главное – голова и душа человека, а не его пенис, или задница. Вообще не понимаю, при чём тут задница. Про пенис хоть как-то понимаю, про задницу – нет! Мне не нравится говорить о пенисах и задницах! Лучше о живописи и литературе. В крайнем случае, о математике. Боря ничего не понимает в математике. А Наташка говорит, что они все врут про то, что он у них большой.

* * *
Сказала Боре, чтобы он пошёл и сделал обрезание, потому что мне не нужен не настоящий еврей. Он сказал, что я – дура. Не хочу его! Даже Наташке он разонравился. Из солидарности.

* * *
Я хочу фрезеровщика. Хотя он и не еврей и не мусульманин. А мне плевать. Наташка твердит, что я ничего не понимаю в колбасных обрезках. Вот именно.

* * *
Я сказала, что он может придти завтра вечером за книгой Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Он, оказывается, очень любит читать. Фрезеровщик.

* * *
Он пришёл. Я поняла, что он давно всё понял. Мы очень быстро оказались на диване и мне было ужасно страшно, но я всё равно ему сказала, что мне надоела до чёртиков моя девственность. Он удивился и надулся. Нет, не надулся, а раздулся. От гордости. Обещал, что не сделает мне больно. Меня трясло и было ужасно холодно. Потом мне стало жарко и внизу что-то пульсировало всё сильнее и немного болели груди. Нет, не болели, потом уже не болели. Только, когда он переставал касаться их пальцами и губами.

Он нашёл то место, которое я сама найти не смогла. Наверное, мужчины знают нас лучше, чем мы сами. Когда он лёг на меня и стал тыкаться вглубь, было не просто страшно, а очень страшно. Я думала, что потеряю сознание от ужаса. Его пенис показался таким огромным, что я не могла понять, как он во мне поместится. Потом я подумала, что раз оттуда рождаются такие большие дети, то и пенис должен уместится, но всё равно меня ужасно трясло. И мне показалось, что он хочет разорвать меня где-то не там, и я стала кричать: «Не туда, не туда!», и пыталась вывернуться.

Он растерялся и сказал, что сейчас проверит - посмотрит, и всё будет нормально. Я чуть не умерла, когда услышала это его «посмотрю». Попросила, чтобы не смотрел и он послушался. Тогда он стал щупать рукой и меня словно парализовало. Как будто это было не со мной. Он сказал, что всё делал правильно и именно туда, куда надо. И, что я – просто очень маленькая девочка...

Он начал всё снова и я приказала себе молчать и не шевелиться. Я зажмурилась и стиснула кулаки. Потом что-то лопнуло, но совсем не больно. Только чуть-чуть.

В общем, это не было слишком противно, но ничего такого, о чём рассказывали девчонки.

Мне нравится, когда он меня ласкает и трогает, что-то растёт внутри и пульсирует. Мне нравится, когда он целует мне соски. Это приятнее, чем трение свитера. Мне нравится, когда он трогает то место...

* * *
Лера приехал на машине, и мы катались долго-долго, а потом он поставил машину в тёмном переулке и стал меня целовать. Сама не знаю, как это получилось, но вдруг оказалось, что он совсем задрал мою блузку и гладит грудь, а потом, он откинул сидение и я думала, что он снова на меня полезет, но этого не случилось.

Он только гладил меня, и гладил, и то место тоже. Когда это странное чувство снова нахлынуло и меня стало потряхивать, я хотела его остановить, но он разозлился и приказал не шевелиться и потерпеть. Он сказал, что скоро всё будет совсем хорошо и я поверила.

У меня задёргалась левая нога и я не могла ничего с этим поделать. Я стала прислушиваться и поняла, что нога подёргивается в такт движениям его руки, а потом я поняла, что это уже не просто движение, а как будто бьётся пульс и меня стало поднимать и дёргать, и было страшно, потому что я не знала, чем всё это кончится. Я не знаю, можно ли описать, что случилось потом. Это произошло так неожиданно и так странно, как будто всё сразу во мне взорвалось и выплеснулось. А потом ещё раз.

Мне хотелось, чтобы это продлилось, но оно кончилось довольно быстро и я подумала, что больше так уже никогда будет.

Он одел меня и привёз домой. Я, как пьяная была. Ничего не соображала. Руки тряслись так, что я долго не могла попасть в замочную скважину и я вдруг вспомнила, что ему хорошо не было. Я не хочу об этом думать. Наверное, что-то не так…

* * *
Лерка сказал, что любит меня и всегда будет любить. Он пришёл утром и всё было по-другому. Потому что сначала он сделал это мне, а потом...
Мне хочется тоже уметь что-то для него делать. Больно не было, только щипалось очень сильно. Вечером мы катались на машине и он опять довёл меня до самого чудесного конца. Сказал, что ему безумно нравится смотреть, как я это делаю. Я ничего не делаю. Делает он. Что ему нравится? Это приятно.

* * *
Наташка ужасно разозлилась, когда я ей сказала. С фрезеровщиком нельзя! По-моему, она странная. И ревнует. Сказала, что не будет мне ничего советовать. Она не верит, что может быть хорошо с фрезеровщиком. Она точно дура. Но я её всё равно люблю. Она просто не понимает, вот и всё.

* * *
Жизнь удвоилась. Это трудно объяснить, но каждый день теперь, как два. Мы видимся утром и вечером. Я никогда не была счастливее. Кажется, я понимаю то, чего никак не могла понять раньше. И всё оказалось так же просто, как и сложно.

У меня нет времени, чтобы писать так часто, как раньше.

* * *
Мы расстались... Ужасно глупо. Я не хочу жить. Я не хочу жить. Я не хочу жить.
Он стал меня ревновать к столбам! Я не виновата, что кто-то на меня смотрит. Я не виновата, что улыбаюсь людям… Я не виновата, что надоела ему… Я не могу его ненавидеть… Он нужен мне. Весь он. Ну почему я такая невезучая?!!

* * *
Ночью проснулась оттого, что кто-то меня гладил. Это мои руки гладили меня. Вместо его рук. Я не хочу так. Не хочу. Я знаю теперь все тайны своего тела, но там место только его рукам! Его, но не моим!

* * *
Наташка говорит, что клин вышибается клином и так бывает очень часто. Она почему-то забыла сказать, что я – дура… Наверное, потому что я сама себя такой чувствую. Не смогла удержать фрезеровщика… Наташка говорит, что всё наоборот – я держала его, или держалась за него слишком крепко. Она, конечно, права.

* * *
Наташка познакомила меня с Тельманом. Тельман – аспирант МЭИ и врёт, что давно меня любит. Он маленького роста, но очень мускулистый. Наташка говорит, что у всех маленьких большой. Мне очень тяжело, но, кажется, я всё-таки решусь... Клин...

* * *
Ха! Знала бы она! Надеюсь, что не у всех маленьких такой маленький. Как мизинчик. Я даже представить себе не могла. Мне всё равно. У него есть руки, а сам он умудрятся получать своё удовольствие и с таким маленьким.

* * *
Он говорит, что ему ни с кем не было так хорошо, потому что я маленькая. Пусть говорит. Мне плевать.

* * *
Он меня любит. Он хочет, чтобы я вышла за него замуж и немедленно начала рожать ему детей. Целую кучу. Я спрашиваю, а что он будет делать, когда я рожу ребёнка и перестану быть такой маленькой. Он ничего не ответил. Кажется, я не очень хочу за него замуж. Его трясёт, когда на меня смотрят другие парни. Просто смотрят.

* * *
Вчера он меня ударил. Головой о стену. Я отказалась ехать с ним на озеро Севан и мыть там ноги его папы. А весь предыдущий месяц, пока он был на военных сборах, за мной следили его друзья. Кажется, они сопровождали меня везде. Блюли мою нравственность. И он меня ударил. А не пошёл бы он! На затылке шишка.