[Cr@zy]

Двадцать один год.
--------------------------

У Андрюшки смешной нос. Резко загнутый вверх на самом кончике. Он учится на вечернем отделении, на втором курсе. Андрюшка ничего не смыслит в вышке, и я за него написала контрошку. А препод просёк и стал ругаться, а потом узнал меня, потому что я на курсе была по вышке самая лучшая, плюнул и сказал: «А чёрт с вами! Только ты уж его научи отличать производную от интеграла». Они меня любят. Я им межвузовскую олимпиаду выиграла.

* * *
Андрюшка всё умеет и мне с ним хорошо. Особенно, потому что он смог, наконец, избавить меня от Тельмана. Просто набил ему морду. Я его еле оттащила. Он жутко разозлился, когда Наташка рассказала, как Тельман меня избил, узнав, что я от него хочу уйти. Я боялась, что за Тельмана вступится его землячество – оно самое большое в МЭИ, но они, оказываются терпеть не могут, когда бьют женщин и позорят всех армян. Они сами хотели его наказать, но Андрюша их опередил.

Месяц тому назад они поймали четырёх негров, которые изнасиловали в парке МВО двух студенток. Сначала одну, а через неделю другую, а, поняв, что милиция ничего против них делать не собирается, потому что они иностранцы, задумали насиловать ещё. Не успели.

Одна из девушек опознала насильников и пожаловалась армянам. Русские не вступились, а армяне совершенно озверели и так их избили, что было страшно смотреть. Хотя жалко не было. Потом приехала милиция, а все хором сказали, что ничего не видели и нашли негров уже избитыми. Может быть, они упали с лестницы? Несколько раз подряд. У них было по несколько переломов, у двоих перебиты носы и надеюсь, что не один из них не сможет больше насиловать. Так им и надо!


Двадцать два года.
------------------------

Андрюшка очень добрый и смешной. Он так носится вокруг меня, как будто я сделана из хрусталя. Большая хрустальная ваза. Мне хочется, чтобы у нашего сына была папин нос. Это очень эротично.

Он любит мой живот. Он говорит – «наш животик», разговаривает с тем, кто внутри и поёт ему смешные песенки.

Андрюша говорит, что наш мальчик должен понимать, что такое хорошо, а что такое плохо уже сейчас и поэтому он будет делать его маме хорошо и даже очень-очень хорошо, пока не запретит доктор. Он думает, что, если хорошо маме, то хорошо и тому, кто в маме.

Надо признать, что у него это здорово получается. Конечно, мне довольно сложно выделывать па из обязательной программы, но Андрюшка говорит, что наш животик это так чертовски сексуально, что ему не нужны никакие изыски. Я почему-то ему верю, хотя это, конечно, очень глупо. А Наташка говорит, что тётки с животами не могут быть сексуальными, и Андрюшка просто маньяк. Андрюшка смеётся и говорит, что она – дурочка. У неё это пройдёт. Обязательно пройдёт!

Мы любим сидеть на крылечке родительской дачи и целоваться. В гамаке это теперь стало делать неудобно. А на крылечке в самый раз.

Он так нежно гладит меня, что порой хочется плакать, но прежде, чем я соберусь это сделать, меня уже уносит в призрачные миры, потому что мой муж, конечно, самый лучший мужчина на всём свете. Ему всегда – с самого первого раза – не было ничего важнее, чем заставить моё тело отвечать на его прикосновения самым бурным и необузданным образом. Как это говорится не помню у какого-то народа – «И пусть поклоняется тело его ею телу, и да ответит её тело…»

Я люблю его нежные пальцы, я люблю жёсткую шерстку на его груди, о которую так приятно тереться набухшей грудью. Я люблю его сильные ноги и руки, которые держат его тело над моим... Я люблю его рот, умеющий вызывать во мне такие чувства, которых я не знала раньше. Я люблю его глаза, глядящие на меня с восхищением.

Я люблю его и не устаю этому удивляться. Потому что так не бывает и, наверное, это только сон. Наташка говорит, что я – дура и почему-то при этом всхлипывает. Я знаю и мне очень хочется, чтобы и она немного поглупела. От счастья. Как я.