[Asya]

Монолог пятый: Солдат - не разменная монета

У нас был майор, который говорил: «Солдат - это разменная монета». Что имелось в виду? То, что во время войны срок жизни солдата - всего несколько часов, и человеком двигают, точно фигуркой по шахматному полю. Но одно дело, когда ты играешь фигурками, и другое, когда ты манипулируешь тем, кого вырастила мама, кто уже знает, что такое любовь. Ведь у него есть душа! И это целая вселенная, обряженная в камуфляжную форму.
Я помню одного солдатика... У него бинты по всему телу. Спрашиваю: «Тебя куда ранило?» А он смотрит на меня такими расширенными глазами и говорит: «Меня через броник (бронежилет) долбануло. Прямо через броник. Ты знаешь, как это страшно?»
Пока не увидишь этих испуганных глаз... А начиналось все с разменной монеты .
В полевые госпитали привозили из Чечни ребят с самострелами . Разворачиваешь ногу, а вокруг раны пороховой ожог. Более умные стрелялись через доску, через миску. Они страшно мучились от того, что сотворили: «Ребята остались там умирать, а я...» Я в таких случаях отвечал им: «Тот, кто ТАМ не был, не имеет права тебя судить». В первую очередь мне важно было вывести их из состояния внутреннего самосуда.
Один раз к нам поступил парень, который стрелялся в живот. Ему сделали три операции, но он все равно умер. И в этот момент к нему приезжает из провинции мама - такая маленькая женщина в берете, в одежде, пахнущей нафталином, - из разряда учительниц и библиотекарш. В авоське - крутые яйца, котлеты. А ей говорят: «Ваш сын умер». И вот она стоит в его палате перед пустой постелью (мальчика уже убрали), в одной руке авоська, в другой - коробочка с орденом, который ей сунули в руку, и взгляд у нее такой, какой бывает у ребенка, которого обидели: он прибежал уткнуться в мамины колени, а она его оттолкнула, потому что была чем-то занята.
Чеченская война запомнилась мне гробами, в которые складывались фрагменты человеческого тела и рвань камуфляжа.


Монолог шестой: Нас окружают!

- Реабилитацией солдат, воевавших в Чечне, я занимался в полевых госпиталях. Привозят группу парней, побывавщих в переделке. Завтра им лететь назад. Это здоровые ребята, от которых еще несет окопом, у которых костяшки все на пальцах сбиты, и они смотрят на меня, военного психолога, как на... Даже слова не подберу. А потом я начинаю работать с каждым из них по отдельности, и они превращаются в обычных парней, со своими идеалами, ностальгией, любовью, оставшейся где-то там, еще до войны. В группе они - сила, герои. А поодиночке - форму снял, щетину сбрил – те же мальчики... Разве что седина, шрамы, да еще во взгляде что-то неуловимое, от пережитого.
Однажды к нам привезли солдата с неврозом. В палате, куда его поместили, у него одного не было видимых ранений. Палату эту прозвали братской могилой : длинный ряд кроватей, белеют бинты - у одного нога в растяжке, у другого - рука. А парень этот, который с неврозом, был в чеченском плену. И ночью он внезапно начинает жутко орать: «Ребята! Нас окружили!». Тут же все ходячие в палате вскакивают и занимают круговую оборону. Бьют стекла, вооружаются осколками, штативами от капельниц. Успевают «навесить» дежурному врачу. Солдат, охраняющих госпиталь, поднимают по тревоге, но когда они подбегают к залитой кровью раненых бунтовщиков палате, там уже тишина.
Что произошло? Кто их усмирил? Девчонка-медсестра, вчерашняя выпускница медицинского училища. Как? Она распахивает на себе халат (сестрички весь день проводят в движении и, чтобы тело дышало, ничего не оставляют под халатом, кроме трусиков), прижимает голову первого попавшегося бунтовщика к своей девичьей груди, гладит его по голове, что-то щебечет...У того падает штатив из рук, он обмякает, начинает рыдать, на глазах превращаясь в теленка. Откуда у нее, девчонки, вот это? Черт ее знает! Женская душа непостижима.


Монолог седьмой: В его сапогах хлюпала кровь

- Привозят к нам как-то из Чечни парня, который пытался себе на передовой вскрыть вены. Я листаю историю его болезни. Других сведений мне о нем не дают: парень служил в группе спецназа ГРУ (Главное разведывательное управление Генштаба). Смотрю на него - невысокий, худенький, седенький, с детским выражением лица. Однако успел побывать на двух чеченских войнах. До того, как он раскололся и начал говорить, мне пришлось с ним немало поработать. Потому что вначале его реакция на меня была вполне определенной. «Да откуда ты знаешь, что такое смерть? Да ты там был вообще?» А я продолжаю говорить с ним , спокойно, терпеливо, по-человечески, игнорируя его наскоки.
В какой-то момент вся эта мишура спадает. И он начинает рассказывать мне, как его группа получила задание вырезать отряд чеченцев. Они выследили лагерь, дождались, пока все уснут, сняли часовых и начали «работать». Стрелять было нельзя, поэтому они подползали к спящим и бесшумно, как учили их этому в спецназе на куклах и трупах, перерезали чеченцам глотки. А в чеченском отряде было несколько десятков человек.
Спецназовцы орудовали особыми ножами - «дельфин». И этот парень рассказывал мне, как он подполз к первому спящему, что потребовало жуткого напряжения: малейший шум - и все пропало. (Мне, кстати, многие из таких ребят потом рассказывали, что обычное ощущение сначала такое: подползаешь к врагу, а убиваешь все же человека, ощущая, какой он расслабленный, как обмякает в твоих руках. Но со временем все чувства притупляются, и убийство превращается в обычную работу).
И вот этот парень зарезал одного, другого, третьего, десятого...Все на нем было в крови, кровь хлюпала уже в сапогах, он вытирал ладони о собственные волосы, отчего те слиплись в сплошную корку, облизывал пальцы, чтобы те не прилипали к рукоятке ножа, и полз к следующей жертве. Эта группа выполнила задание: вырезала весь лагерь, но один из них в результате сорвался. Ему снились убитые им чеченцы, шипящий звук вытекающей из артерии крови, ее запах. Он грыз себе ногти: ему казалось, что под ними еще остались сгустки чужой крови. Он впадал в истерику, когда на нем намокала от пота гимнастерка. После того, как он попытался на передовой вскрыть себе вены, его отправили в тыл - в полевой госпиталь, где я тогда работал военным психологом.
Его лечили транквилизаторами, но они мало помогали. Я пытался вывести его из этого состояния. Делал ему массаж, снимая зажимы, говорил с ним о его детстве, вводил в гипнотическое состояние, чтобы расслабить.
Но таких людей бесполезно возвращать в детство. Те, кто видел смерть и убивал, уже никогда не будут вчерашними мальчишками с дискотек. Это уже седые люди, по внутреннему состоянию - старики. Я говорил им: «Вы вернулись с войны мужчинами, вам повезло, вы остались в живых. Вы видели смерть и теперь знаете цену жизни, из вас пытались сделать машины, но вы остались людьми....» А что я мог им еще сказать?